Ответ спасен из Яндекс.Кью
У этого процесса есть два ограничивающих фактора.
Первый из них — исторический. Существует очень условное правило двадцати лет, то есть необходимая дистанция, после которой явление можно оценивать как историческое. Историчность, в свою очередь, составляется тем, что кто-то оказывается способен вписать того или иного автора в исторический литературный процесс in toto.
К примеру — поэзия 90-х не только уже описывается как историческая в текущих лекциях, но и с достаточно кристаллизировавшимся распределеением ключевых ролей: метареализм, концептуалисты, социальная критика, постакмеистический мейнстрим и т.д.
Поэзию 2000-х не то чтобы нельзя так описывать, но это просто не нужно. Относительно 90-х это всё еще заметно актуальные вещи. Даже если в историчности по крайней мере некоторых институциональных явлений не приходится сомневаться.
Но даже так — очевидно, что никто не погонит молодых педагогов с работы только потому, что те прочитали детям стихотворение 2001-го года.
Нет, их погонят совершенно по другому поводу, и это собственно второй ограничивающий фактор.
У меня есть несколько знакомых, преподающих литературу в Нью-Йоркских школах. Они целиком выбирают свою программу. Над ними никто не стоит, кроме отдельного требования осмотрительно относиться к триггерный темам вроде насилия в семье или суицида. Но в остальном — пожалуйста.
Так вот, когда доходило до современки, знакомые давали детям совершенно разнообразные вещи: Уоллеса Стивенса, Эшбери, Гинзберга, Сашу Соколова, стихи блокадного Ленинграда, фларф, стихи выпервые опубликовавшихся авторов о кризисе ближневосточных мигрантов. Да что угодно.
В российских школах такой свободы нет — есть госстандарт на службе у стандартизированного теста и партийной повестки. Возможно, кто-то ещё помнит, что в школьной программе есть, например, Башлачёв — но кому и когда его реально преподавали? Вся школьная программа, от начала и до конца, отведена "новому официозу" — короткому ряду непротиворечивых классиков, подаваемых в максимально отчужденной манере.
Из этого есть выход, да — в факультативных занятиях, и с тем новым условием, что за текст с неподобающим содержанием теперь можно сесть.
Наверное, из всего корпуса современной поэзии можно набрать какую-то сумму текстов, подходящих для этих нужд — "Тема природы Олега Юрьева" и прочее в том же духе — но я надеюсь, что этого не произойдёт.
Я надеюсь, что современная литература, в лучших своих проявлениях, доживёт на периферии — как самая главная ценность в мире, доступная каждому, кто её примет, но неадаптируемая и непригодная для государственных нужд — и вернётся в общественный дискурс когда её можно будет преподавать такой, какая она есть в полной мере.
И да, я надеюсь, что это случится на нашем веку. И вы надейтесь.